Ирина Либерман – Бабушка

Моя бабушка ходит по дому в старых туфлях. Каблуки туфель давно покосились, задники разбиты и втоптаны в стельки. Под липким налётом, который не оттереть ни одной щёткой, никто не разглядит кожи цвета слоновой кости.
Эти туфли шил бабушке на заказ один сапожник в 1955 году. Это сейчас сапожники только ремонтируют обувь, а раньше они могли принять заказ и на изготовление туфель, ботинок, сапог… Моя бабушка не экономила, ей очень хотелось выходить замуж в красивых туфлях. Дедушке моему к свадьбе она вышила вручную традиционную украинскую сорочку. Так они и остались на старой чёрно-белой фотографии – молодые, улыбающеся, нарядные. Бабушка, двадцатипятилетняя молодая женщина со счастливым лицом и рядом с ней – молодой мужчина, стройный, подтянутый, спокойный своим особенным внутренним спокойствием. В двадцать пять лет они выглядели старше, чем выглядят двадцатипятилетние сейчас. И заботы у них были под стать виду – не детские.
Моя бабушка ходит по дому в полуразвалившихся туфлях и к приходу гостей не забывает подвести кустики седых бровей чёрным карандашом. И губы у неё обычно подкрашены.
«Женщина должна быть похожа на женщину» – не устает повторять она в свои почти восемьдесят пять. «Я ведь не хочу показаться Папе пугалом огородным».
«Папа» – это она о дедушке. Он всегда с ней, что бы ни случилось. Со дня свадьбы живут они в двухкомнатной квартире молодцеватой «сталинки». Со временем квартира обветшала, под высоким потолком летает пыль да паутина, люстра уже десяток лет не работает и не нашлось до сих пор пары рук, каторая бы починила её. Бабушка читает газету при свете настенного светильника в мутном светло-лиловом абажуре. Иногда особенно интересные статьи она прочитывает вслух, сосредоточенно, как школьница, водя пальцем по строчкам. Она читает вслух даже тогда, когда в комнате кроме неё никого нет.
Квартира – когда-то обустроенная по последнему слову моды и техники, живёт своей жизнью. Бабушка – своей. Она носит всё те же туфли, все в каплях рыжего чая и смородинового варенья, с присохшей и уже не отмывающейся пылью…
Раньше квартира была населена людьми, теперь же спутники моей бабушки – молчаливые пауки и комары, днями просиживающие на потолке, а ночами ищущие сладкой крови и не находящие её. Комары живут впроголодь. Они уже давно стали предметами интерьера в этой тихой квартире.
*
Раньше здесь была коммуналка на две семьи. В гостиной жила семья Антоновых – четыре человека в тринадцати квадратных метрах. И дети Антоновых катались по коридору на дребезжавшем трёхколёсном велосипеде. Иногда и мой отец – тогда еще мальчик – катался с ними. Дедушка ремонтировал эту скрипучую конструкцию из металла и резины, бабушка и Полина Сергеевна Антонова возмущались беспределу…
А потом Антоновы получили собственную квартиру и выехали. Впрочем, не далеко – их новое жильё находилось этажем ниже и Полина Сергеевна часто заходила к моей бабушке на чай. В начале 90-х дети Антоновых уехали в Израиль. Тогда вообще все почему-то ехали в ту далёкую, казавшуюся почти мифической, страну. Полина Сергеевна и моя бабушка обсуждали это на кухне, аккуратно беря с ложек кусочки яблочного варенья губами и запивая эти золотистые полумесяцы чаем: «Вот и Рабиновичи тоже уехали.» «Я слышала, уже и Белоцерковская сидит на чемоданах.» «Да ты что, Поля? Ой-ой-ой…»

Дедушка тоже хотел уехать, но что-то у него не получалось. Дети Антоновых присылали из Израиля подарки, приезжали и сами – бронзовые, худые – и рассказывали о своей нелёгкой жизни. Из их рассказов, однако, было непонятно, плохо им живётся в той далёкой стране – или, всё же, хорошо.
Полина Сергеевна умерла в 1997 году. Накануне она просила мужа разбудить её пораньше – очень хотела сходить на выборы. Но утром двадцать девятого марта Антонов уже не застал её в живых. Так моя бабушка осталась одна и кухня её опустела. Дети Антоновы забрали отца к себе и в квартире этажом ниже воцарился нескончаемый ремонт и вечно снующие рабочие. Впрочем, их бабушка уже не видела. Она всё так же шаркала по квартире в нарядных туфлях со сломаными задниками, игнорировала резную палку – подарок дедушки – и вязала. Распускала – и снова вязала…
*
По ночам она до сих пор видит сны. В этих снах она встречается и с Полиной Сергеевной, и с Антоновым, и с Белоцерковской, которых давно уже нет на свете… она видит во сне престарелого пса Каштана, который жил во дворе и облаивал въезжавшие машины… иногда ей слышится скрип и звяканье велосипеда, на котором катаются в коридоре какие-то неведомые, бесплотные дети… и комары звенят над головой – звенят, но никогда не садятся. И в этих снах еще всегда есть Папа. Он молодой и крепкий, в вышитой сорочке и отчего-то с совершенно седыми висками, ярко выделяющимися на фоне черных, как ночь, блестящих волос. Он улыбается ей и вдруг закашливается в платок… и кашляет долго, мучительно, пока платок не становится насквозь алым.

И тогда она просыпается и рукой с вытянутыми и напряженными пальцами осторожно ощупывает пространство справа от себя. Всё ей кажется, что Он на минуту вышел и простыня ещё тёплая. Так лежит она полчаса и час, и простыня справа от неё становится тёплой от её руки. И на миг бабушке кажется, что это действительно вовсе не от руки… но потом она вспоминает, что Он был и останется теперь всегда только во сне и что даже навестить его она больше не в силах…

23.09.2015

картинка взята с сайта goodfon.ru